Российские чиновники не первый раз подают противоречивые сигналы о том, что делать с новыми эмигрантами. Есть вопиющие предложения: например, депутат Андрей Колесник говорил чуть ли не о смертной казни для активных изменников, а вице-спикер Совета федерации Константин Косачев, наоборот, призвал не ставить штампы и содействовать возвращению «испугавшихся». Разница между подобными заявлениями – чисто стилистическая: в любом случае сделанный «релокантами» ценностный выбор трактуется то как «страх», то как «предательство».
Уехавшие будут всегда волновать российских властей, поскольку можно сколько угодно воображать могучее 1000-летнее государство, но нельзя не замечать, что под стенами Кремля в мавзолее лежит человек, который 14 лет провел в политической эмиграции. Если спуститься ниже по Солянке и пройти мимо Библиотеки иностранных языков, то вы попадаете на Таганку, которая стала местом памяти еще одного прославляемого ныне эмигранта – Александра Солженицына. Дом Русского зарубежья его имени, улица и памятник находятся именно здесь.
Мы привыкли сводить историю России к деятельности центральных властей и тому, что происходило преимущественно в европейской части России. Мы не учитываеи более сложные и лишь набиравшие в последние столетия оборот процессы производства и воспроизводства эмиграции, борьбы с ней и даже поиска упоры в ее рядах.
Эмиграция – константа истории
Историю эмиграции как процесса бегства от российского правительства можно обнаружить глубоко в веках. Вспомним, как сотни тысяч крестьян бежали в Речь Посполитую под конец правления Ивана Грозного – великого реформатора, но только в первое десятилетие правления, после себя он оставил разрушенную страну. Расширение страны на восток можно представить как строительство империи, а можно – как погоню государства за беглыми людьми. В XVII веке вследствие церковного раскола немало старообрядцев оказались в Польше, на территориях, подконтрольных Турции, или даже в Пруссии.
Петр Первый после посещения Кенигсберга решил посылать туда учиться студентов – возвращались не все. Создание регулярного государства при Петре шло силовым путем, что вызывало ответное сопротивление. У нас мало задумываются, то накануне Полтавской битвы 1709 г. значительная часть тылов и окраин были объяты восстаниями. Среди прочих бунтовали донские казаки Кондратья Булавина, частично ушедшие в Турцию. Их потомки возвращались в Россию в начале XIX, XX веков, а также в 1960-е гг.
Еще большую роль эмиграция – уже преимущественно этническая – играла в истории Российской империи в XIX веке – веке поднимающих головы национализмов. Более столетия настоящей головной болью для Петербурга была польская эмиграция. Любопытно, что именно с борьбой с нею при Николае I связан очередной этап развития служб внешней разведки. Конец Кавказской войны, пришедшийся на правление царя-освободителя Александра II, знаменовался не только победой русской армии и почетным пленом в Калуге имама Шамиля, но и депортацией в Османскую империю не менее 500 тыс. черкесов.
Конец XIX века с усилением государственного давления на евреев и последующими погромами стал свидетелем оттока сотен тысяч наших сограждан иудейской веры – преимущественно в США и Палестину. Эти события нашли куда более полное отражение в израильской, а не российской национальной истории.
Можно даже несколько углубиться: будущий гимн Израиля «Ха-Тиква» написан в 1877–78 гг. в Яссах, в тылах русской армии, сражавшейся на Балканах. Одесса среди прочего превратилась в один из центров возрождения еврейской культуры, а Кишиневский погром 1905 г. оказался важной вехой в развитии сионизма.
Отдельная станица – это история русской политической эмиграции второй половины XIX века, сыгравшей одну из ключевых ролей в становлении международного левого движения. Естественно, только политической историей русская эмиграция того периода далеко не ограничивается. Вспомните того же Илью Мечникова, первого российского лауреата Нобелевской премии, который почти 30 лет прожил во Франции.
Конечно, эмиграция теснейшим образом связана с историей Советского Союза. За чуть больше 70 лет было порождено фактически три или даже три с половиной волны тех, кто бежал из страны: «первая война» относится к 1920-м гг., когда только после Гражданской войны уехало около 1,5 – 2 млн человек. «Второй волной» называют порядка 0,5 млн перемещенных лиц по итогам Второй мировой: не только коллаборационисты, но и военнопленные, остарбайтеры, а также простые граждане, ушедшие с немцами из-под оккупации – то есть те, кто почему-то не захотел возвращаться в «советский рай». Под «третьей волной» понимают те сотни тысяч советских граждан, которые в 1960 – середине 1980-х гг. не оценили прелести «развитого социализма». Это не только группы евреев, рвавшихся в Израиль, советские немцы, армяне, а также диссиденты. К «четвертой волне» можно отнести тех, кто уже больше по социально-экономическим причинам на фоне развала СССР или сразу после него уехал на Запад.
Между неприятием и возвращением
Так что в современной волне эмиграции нет ничего особенного. Примерно каждые 20–30 лет, начиная с середины XIX века, как минимум, несколько сотен тысяч подданных или граждан России вовсе не по доброй воле покидают ее пределы, если не бегут или подвергаются депортациям. И сколько бы в те же 2010-е гг. не лилось слез про «отток мозгов» за границу, циничные политологи прекрасно понимали: уезжают преимущественно те, кто составляют социальную базу протеста. Без них – властям легче.
Естественно, эмиграция остается не только «слепым пятном» российского школьного учебника – те, кто вынужден был уехал, получают ярлык предателей. Причины же отъезда выводятся за пределы рефлексии. «Государство дало Вам все, а Вы подло продались Западу», – звучит с советских времен этот тезис, низводящий человека до положения крепостного и являющийся главным моральным аргументом «бюрократического крепостничества». Государство «не может ничего дать»: это лишь инструмент общественного блага, чья социальная система в виде того же образования и медицины, не «бесплатны», а заранее оплачены налогами с граждан и бизнеса. При этом никого не смущает, что многие деятели культуры продолжали творить за рубежом, больше не испытывая благодеяний государства Исхода, но результатами их творчества оно продолжает пользоваться до сих пор.
Откройте, например, одобренный Минпросвещением учебник для старших классов депутата Вячеслава Никонова и бывшего генерала ФСО Сергея Девятова. Среди тех, кем авторы призывают гордиться из числа деятелей советской культуры 1970-х гг., вы увидите не только упоминавшегося уже Александра Солженицына, но и Мстислава Ростроповича, и Андрея Тарковского, и Юрия Любимова. Тот факт, что все они «почему-то» оказались «за кордоном», обходится стороной. Зачем смущать школьника теми фактами, которые позволили бы задуматься об устройстве нашей страны? Есть пантеон сынов (реже – дочерей) Отечества – и точка.
Развитие различных направлений консерватизма, традиционализма и правого радикализма с 1990-х гг. также находилось под влиянием эмиграции. Столь влиятельный сейчас, но давно покойный философ Иван Ильин, любимый автор Путина, читал в 1930-е гг. лекции о жидомасонстве при нацистах. «Велесова книга», своеобразная библия неоязычников, придумала эмигрантами в Латинской Америке. История Белого движения писалась через некритический пересказ эмигрантских сочинений, а эти книжки читал реконструктор Игорь Стрелков, ставший символом «русской весны» Донбасса 2014 г. Неоказачество (немаловажный фактор для южных регионов России) также быстро поспешило обратиться к эмигрантам, присвоив себе героев в виде пособников нацистов Шкуро и Краснова.
Однако история эмиграции – это не только про причины отъезда, скитания или обретения себя за рубежом, продолжение своей борьбы или встречного противодействия со стороны российских властей. Это еще и история возвращения, а также попыток официальной России извлечь из уехавших свои дивиденты. «Царская политическая эмиграция» массово репатриировалась в 1917 г. По окончании Гражданской войны в 1921 г. ВЦИК принял декрет об амнистии рядовым участникам белогвардейских военных организаций, и по меньшей мере, сотни тысяч вернулись обратно. Эта страницы, увы, еще не исследована в полной мере в российской историографии. Далеко не все приживались за рубежом. Кто-то верил в перерождение режима. Из известных фигур в СССР оказались Марина Цветаева и Александр Куприн, Алексей Толстой и Максим Горький (хотя эмиграцию последнего стоит признать несколько условной). После Второй мировой обратно в СССР приезжали и участники антифашистского сопротивления из числа эмигрантов. Да и в дальнейшем можно найти немало историй вполне обычных людей, которые возвращались или с периодичностью приезжали к оставшимся родственникам.
Бывшие эсэсовцы – «совпатриоты»
Казалось бы, нет ничего более презренного для советского человека, нежели понятие «власовец», которое тесно связано со «второй волной» эмиграции. Однако уже во второй половине 1950-х гг. был образован современный предшественник Россотрудничества, который спустя некоторое время получил следующее название – Советский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом. По сути он пытался заниматься двумя вещами: с одной стороны, организовывать группы «советских патриотов», а с другой, способствовать возвращению. Именно представители «второй волны» стали предметом особой заботы.
Среди прочего комитет публиковал газету «Голос Родины» («За возвращение на Родину» в первые годы). В 1958 г. на ее страницах появилась любопытная статья под названием «Наш ответ бывшему сотруднику газеты “Боев РОА"» в виде ответа на некое письмо эмигранта-власовца, который тосковал по России и спрашивал, может ли он вернуться. Ему объясняли, что юридически после указа об амнистии претензий нет, а морально он может искупить свою вину очень просто: «Вы видели коварство врагов, можете об этом рассказать молодежи, а также могли бы разоблачить деятельность предателей своего народа. Эту возможность вы видите теперь так и сами в неустанной борьбе за мир, в разоблачении клеветы, которую льет щедро на нашу Родину разношерстная свора врагов. И разве не почетно было бы для вас в нашей газете выступить с разоблачением клеветников и своей патриотической деятельностью очистить себя от мучительных угрызений совести!».
В последующем газета публиковала много материалов об индивидуальных историях возвращенцев, однако документы начала – середины 1960-х гг. о деятельности групп советских патриотов под патронатом комитета ставят под вопрос вообще эффективность этой структуры. По сути им предлагался бартер: советская сторона обеспечивала помещение, кинофильмы, раздаточный пропагандистский материал, от патриотов требовалось увеличивать свою численность, проводить культурные мероприятия (кинопоказы, работа библиотеки, курсы русского языка, творческие вечера и пр.), а взамен руководство могло еще получать зарплату, а остальные члены – путевки в Артек для детей, туристические поездки в СССР или облегченный порядок получения виз.
Ситуация в зависимости от страны разнилась, но показательно, как «комитетчики» настороженно относились к любым вопросам о дополнительных финансовых расходах, подозревая «советских патриотов» в стремлении к прибыли, даже если деньги были нужны на текущую деятельность. Так, в британском Хаддерсфилде существовало Славянское общество во главе с М. Райцевым, который не особо понравился кураторам, поскольку попросил при личной встрече следующее: если Внешторг продает в Англию машины по 360 фунтов, а они торгуются по 750, то почему эти операции не могут идти через его общество с тем, чтобы прибыль шла на текущую деятельность. «Естественно», он получил отказ.
Собственно, комитет не брезговал отношениями с теми, кто в годы Второй мировой лично участвовал в оккупации СССР. Например, в Зальцбурге контактом был некий Евгений Зальпиус, родившийся в Саратове, переехавший в 1920-е гг. в Латвию, а потом в Австрию. В 1941 г. он служил, по своим словам, переводчиком в Минске. В 1967 г., приехав в СССР к родственникам, он был приглашен в комитет соотечественников и фактически настучал на работу отделения этой организации в Зальцбурге. Еще в 1964 г. одна из членов австрийского общества «Родина» 21-летняя Татьяна Вокан, в 1963 г. выехавшая в Австрию к отцу, назвал участников этой организации откровенными фашистами. Само руководство и их московские кураторы считали иначе.
Куда интереснее возникшее в 1966 г. в Ганновере общество «Березка». Его председателем был избран Валентин Соколов: в 17 лет увезен из Краснодона под Гамбург. Здесь с товарищем угнал машину, получил 7 лет тюрьмы и вышел на свободу уже при ФРГ. Прибился к баптистам, они оплатили ему обучение на маляра, однако за растление малолетних девочек выгнали. Спустя какое-то время вор-педофил превратился в советского патриота. Членом правления «Березки» был Александр Таллер, фольксдойче из-под Одессы, во время оккупации присоединившийся к СС. На данный момент он работал при танковой части НАТО и мечтал вернуться к родственникам в СССР. К слову, среди других членов было также немало тех, кто служил на НАТОвских объектах. Эти истории заставляют иными красками играть выражение: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Само общество занималось проведением собраний, просмотром фильмов, празднованием советских памятных дат, посещением могил советских военнопленных и уходом за памятниками. Можно с высокой долей вероятности предположить, что о более существенной стороне работы обществ стоит искать в архиве Службы внешней разведки России.
Мы – глобальные россияне
Написать историю России с реальным, а не механистическим учетом истории эмиграции еще только предстоит (известный коллективный труд под редакцией Андрея Зубова лишь приблизился к этой цели, но вряд ли достиг). Однако и так понятно, что в происходящем сейчас нет ничего принципиально нового. До 1,5 млн россиян снова оказались за пределами России, и именно они могут смело заявить, что российские власти – предатели, поставившие под угрозу их будущее и жизни, их отъезд – отказ соучастия в преступлениях и самоубийстве России. Конечно, баланс политических, экономических мотивов и соображений физической безопасности у каждого уехавшего свой, но представляется, что та или иная доля несогласия есть у всех, а значит, природа новой волны – политическая, а не какая-либо иная.
1,5 млн человек – сопоставимо с «первой советской волной», но перед нею новая эмиграция имеет преимущество. Современный технологии позволяют куда более высокий уровень взаимной коммуникации и сокращения дистанции с Россией – несмотря ни на какие налоговые новации. Удачен и исторический период – глобализация, а значит, русские эмигранты собою пополняют и дополняют транснациональное пространство. Не потеряв отношений с Россией, они также многочисленными ниточками (экономически, культурно, морально, а кто и через гражданство) связаны с теми обществами, которые приняли нас. Прежние волны эмиграции оставили свой след прежде всего культурным и смысловым производством. И учитывая Z-фашистскую архаику, куда скатывается остальная Россиях, полагаю, история повторится вновь. Ключевой ошибкой многих эмигрантов столетней давности стало то, что они жили в безвременье томительного ожидания «краха режима».
Современный глобальный социум позволяет сформировать собственное сетевое пространство, жить в нем своей жизнью, а не ностальгирующими обособленными общинами, в то время как полученные компетенции и опыт (вплоть до конкретных технологий) будут тем капиталом, который станет особо ценным в глазах оставшихся, когда те захотят вернуться к миру в обоих смыслах слова.
