Да, все государства контролируют граждан через сеть юридических, моральных, эстетических и прочих норм. Но физическое насилие постепенно уступало место дисциплине, что заметил еще полвека назад философ Мишель Фуко. Россия не была исключением, но сегодняшняя война заставила власти обновлять сочетание обоих методов господства.
До 2022 года «общественный договор» в путинской России выражался просто: «Вы не мешаете нам властвовать — мы не лезем за заборы ваших дач». Не столько репрессии, сколько неформальные «красные линии» определяли зону допустимого. «Нормальный человек», сформированный еще в позднем СССР, уверенно жил и при должной изворотливости даже доставал фигу из кармана. Выстроить собственный забор — высшая реализация индивидуальной свободы.
Война против Украины снесла заборы. Авторитаризм строится на апатии и атомизации, он пугается «больших» идей. Логика затянувшейся войны требует обратного. Только в учебниках «авторитарные режимы» стоят рядом с «тоталитарными». Между ними — огромная пропасть.
Но если элиты не будут господствовать над телом простого россиянина, тогда уже их элитарными тушками будут украшены фонарные столбы на Ильинке.
Жизнь
Первым под удар попало право на жизнь, или точнее — на ее продолжение. За полтора года — не менее 50 тыс. погибших россиян (без «ЛДНР»), и то по приблизительным оценкам. Официальная Россия молчит: тайна упрятана в «темный колодец власти». А те, кого отправляют в него, — просто тела, которые надо контролировать, которым надо навесить ценник, чтобы лишенный прав человек знл: у него есть хотя бы стоимость. Пусть и в дешевеющих рублях.
До каких пределов правитель может распоряжаться жизнью граждан и отправлять их на войну, то есть на смерть? У вопроса долгая история. Он особенно обострился в XIX веке, когда государства стали переходить от профессиональной к призывной армии, то есть делать войну «гражданским долгом» мужчины.
К нашим дням в международном праве установилось: государство вправе отправлять человека на смерть, если речь идет об обороне. Или для решения «локальных задач», но тогда нужна резолюция Совбеза ООН, и речь идет о профессиональных военных, о контрактниках. Оправдана ли локальная война, потребоввшая вмешательства, — вопрос политический, то есть на совести политиков и общественности. К контрактнику тут вопросов нет.
Нападение на Украину стало грубым нарушением права на жизнь даже кадровых военных. Не все готовы погибнуть, отдать государству тело за необъяснимо агрессивное дело.
Объявление в прошлом сентябре «частичной мобилизации» стало мерой еще более радикальной. Она отменила российский «общественный договор»: количество тел, чьи жизни государство может прекратить, увеличилось на те, о которых не «договаривались».
Повторю: сама идея массовой армии строится на идее отражении внешней агрессии, а не на завоевании других стран и тем более не на «защите национальных интересов» за пределами границ (превышение необходимой обороны). Для последнего есть ответственные лица — дипломаты и другие международные чиновники. Путинская система за один день прыгнула в XVIII век. Даже в Афганистане советский срочник сражался хотя бы на словах «за интернациональный мир» и действовал на основе «приглашения» правительства (ну хорошо, марионеточного) этой страны. При нападении на Украину приличия отброшены — умирать надо «за историю», освобождать от «неонацизма», «милитаризма» и «сатанизма».
Но как контролировать россиян, «освобожденных» от базовых гражданских прав?
А умножить насилие! Уже готово увеличение тюремных сроков за дезертирство, добровольную сдачу в плен, готов и запрет для военнослужащих прерывать контракт. Крепостное право! И это не моя метафора.
Мятеж «Вагнера», закончившийся, очевидно, катастрофой самолета Евгения Пригожина, а начавшийся в июне маршем в сторону Москвы, имел одной из причин повеление Минобороны (то есть Владимира Путина) всем «добровольческим» формировниям подписать с ним контракт. Неонацисты-«добровольцы» из группы «Русич» (де-факто ЧВК) маршем не пошли, но в своем телеграме четко обрисовали проблему: «Почему-то в сетке Z-каналов и милитари-тусовке <…> не любят поднимать тему, по сути, крепостного права в МО РФ. Как вы знаете, с началом мобилизации любые увольнения из МО стали невозможны кроме: по судимости; состоянию здоровья (знаем, что стараются и тут не увольнять, и после военно-врачебной комиссии люди, получившие тяжелые ранения, а иногда и без конечностей, вынуждены судиться); по достижении предельного возраста. Многие подписали краткосрочные контракты с МО на 3 или 6 месяцев, объективно оценивая свои силы. И отслужив в СВО свой срок не могут уволиться по окончанию контракта <…> не могут теперь уволиться и те, кто служит на дальних рубежах нашей Родины без нормальных условий за паршивый оклад в 35 тысяч?».
Решения о повышении призывного возраста до 30 лет и увеличение срока пребывания в запасе до 60 лет умножают число крепостных (и кавычек уже не надо). Но, пожалуй, самым пугающим остается закон о рассылке электронных повесток. Достаточно государственных манипуляций в государственной системе — и для гражданина, для его тела наступают юридические последствия.
Власти, конечно, и раньше развивали формы цифрового господства, но все же в формах слежки, хранения данных или завязывания различных сторон жизни на контролируемые государством сервисы. Блокировка Сбербанком счетов активистов, собиравших деньги для украинских добровольцев, — такой прецедент, но это «ручное управление».
Тюрьма — один из предельных способов физического контроля, но будто бы с сохранением гражданских прав. Зато распространение пыток — способ очищения от них. Заключенный в нынешнее время — уже не гражданин, а «голое тело», с которыми можно вытворять все что угодно. В 2022 году оказалось: человек мог убивать, насиловать и грабить, но заслужит помилование, если согласится поставить свое тело под угрозу, то есть отправиться на фронт.
«Вагнеровцы» выставляли себя «пиратами XXI» — высокопрофессиональной и глубоко мотивированной командой, со строгой дисциплиной. Не думаю, что этот образ был далек от реальности, однако наплыв зеков заставил их обратиться к самым что ни на есть средневековым методам поддержания порядка — публичным убийствам. Орудие убийства, кувалда, стало еще одним символом «Вагнера». Архаика неизбежна: если готовность умереть выступает основанием для прекращения действия права (то есть тюремного наказания), то отпущенный зек не становится в момент освобождения гражданином. Он остается «голым телом», и властвовать над ним можно только прямым воздействием.
И не удивляйтесь, почему «освобождаемый» Мариуполь был превращен в руины, а Херсон и Запорожье, по трижды исправленной конституции, заметьте, считаемые «российские», подвергаются обстрелам «возмездия». Современная Россия не особо считается с «чужим», а когда дело доходит до «своего» — какие тут церемонии.
Распоряжаться жизнями «своих» тел — государево «право».
Язык
Второй удар был нанесен по языку и праву на свободное высказывание. Сейчас на рассмотрении законопроект о запрете «оправдания идеологии экстремизма», а не просто призывов к ее воплощению. Казалось бы, тонкости, но какие последствия. Экстремизм — это, например, и «нарушение территориальной целостности РФ». Считаете нужным вернуть оккупированные территории — экстремист. Раньше вас могли преследовать за распространение «заведомо известных экстремистских материалов» (из соответствующего списка), например, «Моей борьбы» Адольфа Гитлера. Вот написал я это предложение — и все: по новому закону, я «оправдал экстремизм».
Война потребовала лишить россиян языка, власти это поняли еще в самом начале агрессии и последовательно движутся к цели. Закон о «дискредитации армии», вероятно, так и назвали, чтобы отвести внимание от содержания — нельзя выступать против любого использования государством войск за рубежом. Там закреплено: наказанию подлежат «призывы к воспрепятствованию использования Вооруженных сил Российской Федерации в указанных целях», то есть «защиты интересов Российской Федерации и ее граждан, поддержания международного мира и безопасности».
Другими словами, война — лучшая индульгенция и абсолютное право суверена. Потому нет никакого противоречия: одни могут свободно требовать применить ядерное оружие или стереть с лица земли украинские города, а другие боятся написать слово на букву «в». Правоохранители не буквалисты: они неумолимо карают за любое свободомыслие в отведенных законом рамках.
Правоприменительная практика в виде хаотичных точечных репрессий ведет к усилению самоцензуры, как и рост числа доносов (публичных или сразу в органы). «Инициативщики» своей бдительностью перестраивают социальное пространство по типу паноптикума. Неформальная цензура, «кампании ненависти» против неугодных, постоянное обновление списка «иноагентов» и «нежелательных организаций» — дополнительные практики контроля публичного пространства и поведения в них тел. Попаданием в «карательные списки» можно, конечно, гордиться, но репостить статьи газеты, признанной «нежелательной», — уголовное преступление, а это ударяет по распространению новостей в соцсетях.
Макиавелли призывал править на основе страха, и российские власти этому научились. Штрафуют человека за «не то» высказывание в автобусе. Об этом пишут оппозиционные СМИ, которые практически все запрещены, читаются по VPN и прежде всего противниками власти. Получается замкнутый круг. Не напишешь о произволе — потворствуешь преступлению. Напишешь — будешь пугать своих, а Z-активисты или инфантильные россияне даже не обратят внимания.
Путинские элиты и тут не останавливаются, придумывая все новые ограничения или оживляя старые. «Публично» по нынешнему закону — это если ваши слова слышали хотя бы «два человека». Норма появилась не сегодня, однако в наши дни бывший сотрудник МВД Сергей Ведель получил срок за «фейки о российской армии», сказанные по телефону, который прослушивался оперативником. 1 (слушает) + 1 (подслушивает) = публичное пространство.
Новая форма гражданственного идеала — тело, которая являет себя публично только в одобренных языковых формах.
Передвижение
Свобода передвижения — конституционное право. Но теперь положение физических тел россиян в пространстве наделено большим смыслом, нежели раньше.
Привлек внимание скандал с майором Еленой Исинбаевой, объявившей себя «гражданкой мира». В ответ депутаты пообещали законопроект: хочешь сменить спортивное гражданство — «верни» деньги стране за то, что она тебя тренировала. Молодость, потраченная на профессиональный спорт, и обманутые надежды в зачет не идут.
Показная жестокость имеет «глубинную» поддержку. Многие российские граждане еще и раньше неважно относились к богатым спортсменам. Это расчеловечивание, когда гражданин России заявляет, что если российским спортсменам нельзя выступать на международных соревнованиях под флагом страны, то, значит, они должны отказаться от участия. Личные интересы спортсменов — ноль внимания. Гордиться успехами соотечественника, если он не под флагом в физическом смысле, — нет, нельзя. И да, обычно такой граждан уверен, что в России не было допинга и все придумал «коварный Запад».
Отношение к спортсменам и их передвижениям — часть более общей трансформации отношения к пространству и российским гражданам в нем.
Переместил тело на курорт в Турцию — не патриот, в Крым — выполнил «гражданскую обязанность». Членам «Единой России» «недостойно» отдыхать в других странах — их служение Родине должно выражаться физическим перемещением лишь в дозволенные, пусть даже и привилегированные пространства. Под последними понимаются зона «СВО» и оккупированные территории. Кто-то из партийцев искренне считает это достаточным основанием, чтобы требовать более высоких должностей. Как если бы «где-то побывать» означало получит нужный управленческий опыт.
Зато пространство России как никогда «безгранично» и парадоксально: воевать за чужие территории, говоря про «русский мир» и обрекая на смерть сотни тысяч русских; считать освобождением разрушение (Мариуполь); официально назвать «своими» те земли, где даже не ступала нога российского оккупанта (Запорожье).
Уехать из страны — одна из немногих форм протеста, которая не влечет автоматических репрессий. Ею воспользовались не менее 800 тыс. человек, хотя я не уверен, что для всех это было осознанным решением. Но столь демонстративное, физическое несогласие с проводимой политикой не могло не остаться незамеченным властвующими элитами.
Потому отъезд — это «дезертирство» и «предательство», (пока еще?) не юридически, но в системе координат Z и V. Демонстративный отказ от соучастия в коллективном преступлении стигматизируется, хотя такое действие достойно истинного республиканца. Тем более что современный мир дарует много других способов «быть, жить и действовать» вместе со своей Родиной.
Но власть так боится физического проявления протеста, что согласилась считать не-действие, инфантильность добродетелью. Остались в России? Считайте себя «патриотом». Вы продолжаете работать там, где работали (пусть даже уборщиком в магазине)? Вы «служите своей стране» и только потому достойны, раз «страдаете вместе со всеми».
Ахматовские строчки «Я тогда была с моим народом» прочтены уже буквально: «быть вместе» дозволено только физически. Кто-то гордится знатным происхождением, кто-то — фактом рождения в этнической группе, кто-то — гендерной принадлежностью. Россиянам теперь предложено гордиться тем, что они остались на том месте, где были до начала агрессии. И раньше-то чувство гордости продавалось дешево: «Дед воевал против нацистов? Ты наследник победы». Теперь же курс упал до минимума.
Связи релокантов с теми, кто остался, постепенно обрубаются. Формальных запретов на удаленную работу все больше, неформально — многих уволили. Нарастают ограничения для пользования российскими сервисами или отдельными сайтами. Музейный госкаталог и mos.ru уже недоступны тем, кто находится в «непатриотичном месте», вскоре приложения Сбербанка и Госуслуг будут только по СМС на российскую SIM-карту. Да, мелкое пакостничество. Зато показательное.
Личные средства теперь не совсем личные. Право распоряжения ограничено территориально. Как евреи в нацистской Германии, релоканты ограничены в вывозе денег. Хотя отличия значительны: первых обирали до нитки, а тут разрешено взять $10 тыс. В аэропорту, правда, проверяют наличку вплоть до копейки. Лазейки для вывода частных капиталов есть, но они не бесплатны.
Ненависть к тем, кто переместил свои тела не туда, будет стимулироваться и дальше. Одно непонятно, зачем тогда нужно такое ведомство, как Россотрудничество, которое создали как раз для работы с эмигрантами? Которые теперь — предатели. А в военное время, как известно, предателей уничтожают. Не даром же РВИО Мединского активно героизирует главного государственного террориста сталинской эпохи Павла Судоплатова.
Передвигать свое тело в российском пространстве — акт политический. Нейтральных зон практически не осталось.
Труд
Здесь стоит признать: государство в целом хорошо относится к труду, особенно если этот труд признается «патриотичным», то есть полезным для него. Военная экономика требует заполнения новых рабочих мест. Потому безработица минимальна, а номинальные зарплаты за год поднялись на 13%, дабы хоть как-то решить проблему нехватки рабочей силы. Осталась проблема в росте производительности, а значит, в поиске мер, как заставить трудиться больше (если нет технологий).
К организации трудовой деятельности российских тел чиновники испытывают неугасающий интерес. Они готовы расширять «трудовые права», если это облегчает использование. Больше страниц трудовых книжках, заключение трудовых договоров на сайте «Работа в России» — да, независимые профсоюзы — нет. Если преподавателя вуза признают «иноагентом», то немедленно следует увольнение, и нет дела до «букв» Трудового кодекса. Зато совершенно легально можно заставлять работать сотрудников оборонных предприятий сверхурочно или отзывать из отпуска.
Чем ближе к войне — тем меньше у тебя прав.
Намного хуже с тем, что организует труд (собственность и право на нее) и является результатом (доходы). Раньше лояльность, хорошие юристы и правильные связи позволяли выкручиваться или более-менее сбалансированно обменивать часть доходов на гарантию права собственности. Теперь простой лояльности не хватает — зарабатывать надо на войне. Не замажешься — не выживешь, а замажешься — дадим обогатиться.
Иногда давят, но пока в ручном режиме. Припугнули — и вот уже олигархи «добровольно-принудительно» скинулись на пополнение бюджета. Вскоре вступит новый закон о налоге за сверхприбыль: много заработали в 2021–2022 гг. (больше 1 млрд)? — надо пополнить госбюджет.
Но лучше делиться прибылью, чем собственностью, как пришлось уже нескольким крупным иностранным компаниям. Формально это ответ на изъятие активов российских государственных кампаний.
В условиях перекройки системы случайные жертвы, чьи результаты труда или средства производства идут «под нож», — не в счет. Были контакты на Западе? Ваши проблемы. Зарабатывали или искали клиентов в Facebook и Instagram, чья российская аудитория рухнула после блокировки? Да кто будет жалеть блогеров, эсэмэмщиков или малый бизнес?
Есть еще один интересный поворот, который ярко свидетельствует и о стремлении расширить дисциплинарную власть, и о неумении делать это экономически эффективно. В июле 2023 года в российских школах фактически вернули «трудовое воспитание», приняв закон о привлечении школьников к «общественно-полезному труду». Самое важное — без согласия родителей. На протяжении десятилетия российские консерваторы подавали себя как «защитников суверенитета семьи» и даже отправили в мусорную корзину «ювенальную юстицию» — якобы она будет подрывать родительский авторитет и вмешиваться туда, куда государству не должно лезть. То есть, создавать институт, защищающий детей от семейного насилия, — нельзя, а заставлять школьников мыть полы или мести двор — можно.
Обратите внимание на чиновничье клише «общественно-полезный труд» для физической неквалифицированной и даровой работы. Учеба — это не труд? творчество? Может, школьников будут учить, как трудиться предпринимателями, изобретателями, юристами или журналистами? Напротив, — убираться в классе и сажать деревья. Конечно, помощь в библиотеке или школьном музее может предполагать и иные формы «труда», но тут, как всегда, на усмотрение ответственных руководителей.
Тела школьников должны трудиться телесно, физически, только это «облагораживает» и «воспитывает» в нужном русле для взрослой осознанной жизни.
Но главный труд — это война. Школьников уже готовят к ней: рассказами про героев, памятными досками на фасадах учебных заведений и переименованием ОБЖ в «основы безопасности и защиты Родины». Пресловутый учебник современной истории России за авторством Мединского и Торкунова — об этом же. Если война затянется, то это «должно пригодиться».
Пока же отдуваются взрослые. «Военкоры» и участники боевых действий так и говорят — «мы работали / ребята работают». Захват и разорение чужой страны любят поэтизировать тыловые Z-крысы, а те, кто ближе к фронту, выбирают более обыденные формы самоотчуждения от реальности. Это — просто «работа», тяжелая, физическая, опасная, но какая уж есть.
И да, государство вознаграждает. За риск — неплохо платит, за исковерканное пулей тело — хорошо (по прейскуранту тяжести ранений), за смерть — еще больше, правда, родственникам. Но если тело разорвало или его быстро кинули в братскую могилу, то скорее просто запишут «в пропавшие без вести» и ничего не заплатят.
Как говорится, нет тела — нет дела.
Сексуальность
История борьбы путинского государства с ЛГБТК+ теперь пополнилась новыми страницами: еще осенью 2022 г. запретили «пропаганду и оправдание нетрадиционных сексуальных отношений», то есть любое позитивное или даже нейтральное упоминание. Теперь пошли глубже и установили запрет на трансгендерный переход (за исключением небольшого количества «медицинских» случаев), а также ряд ограничительных мер в отношение уже совершивших его.
Вообще, обеспечение прав людей, причисляющих себя к ЛГБТК+, является на протяжение последних лет 50 главным показателем степени либеральности общества. В основе лежит возможность человека самостоятельно распоряжаться своим телом и расчет на то, чтобы его базовые права, как гражданина, соблюдались государством. Например, вступать в брак, а значит, подпадать под воздействие законов о семейном праве.
Ненависть к людям «не той ориентации» в России — главный показатель не просто неприятия инаковости, но и совершенно примитивного отношения к сексу. В голову традиционалистов не приходит, что «гомосексуальный брак» — это все та же любовь, глубокие чувства, трепетные отношения и разделение обязанностей, а не технический подробности совокупления. Удивительным образом нетрадиционные пары, требующие права на регистрацию брака, были в РФ самыми видными носителями тех самых «традиционных семейных ценностей», поскольку апеллировали к праву создать «классическую нуклеарную семью», институт которой среди цисгендерных россиян в глубоком кризисе. Сегодня биологи насчитывают несколько десятков гендеров — но зачем это знать российским депутатам.
Человеческое тело принадлежит государству, а потому менять его «по своему усмотрению» никак нельзя. Психика тоже важна, потому сейчас готовятся отменить независимые службы защиты прав пациентов с психическими расстройствами. Зато если человек «не той ориентации» обратится к государственному сексологу, то тот вправе принудительно его лечить. Все прямо по философу Ильину: «добро» надо причинять силой. И речь не только о человеческой натуре. «Иноагенты» и просто иностранцы также могут потерять право на проведение независимой экологической экспертизы: ведь российская природа «особо патриотична», а потому только «правильные» экологи могут ее защищать.
Тему налога на бездетность подымали еще раньше некоторые депутаты, но сегодня, видимо, власти не хотят будоражить граждан такими мерами. Зато в середине июля министр здравоохранения Мурашко подверг критике женщин: они-де заводят детей только после получения образования и строительства карьеры, а надо — как можно раньше. Зампред профильного комитета Госдумы Татьяна Буцкая бурно поддержала его, обрисовав фантастические меры помощи молодым мамам (https://www.gazeta.ru/tags/person/tatyana_butskaya.shtml), которые государство могло бы ввести, но «почему-то» еще не ввело. Сторонники различных тоталитарных идеологий всегда считали, что матка женщины — вопрос государственный. Их российские последователи, только встающие на путь неофашизма, пока еще не нашли способов сделать эту мысль благопристойной.
Сексуальность — это дело государственное и властное.
Извращенцы (вместо эпилога)
Язык, труд, собственность все больше отчуждаются государством, как и право распоряжаться жизнями. Если безоговорочно гибнуть по воле государства — теперь гражданский долг россиянина, то почему бы таковым не сделать и деторождение? Это было бы, по крайней мере, последовательным.
Хотя российские власти очень любят устанавливать различные нормы, но в глазах и оппозиционных интеллигентов, и Z-радикалов они — извращенцы. Первые клеймят моральное уродство, поскольку склонны к моральному (о)суждению. Вторые, обличая неготовность к решительной тоталитарной политике, называют российских властителей куколдами. Язык Z-радикалов, наверное, понятнее властям ввиду телесной метафоры. «Мочить в сортире» и «раб на галерах» — два ярких образа Путина, которые создали имидж ему в первые годы правления. Телесные образы и метафоры ему очень важны. Потому, когда Гаагский суд создал реальную угрозу ареста Путина и тем самым ограничил его передвижения, то первым же делом он показался в Мариуполе. Подданные не должны заметить, что его тело может быть подвержено ограничениям.
Властям нет большого дела до морали, но есть страх показаться слабыми. Физически слабыми. Они и сами были бы рады радикально расширить господство над телами российских граждан, но не так просто решить параллельную задачу — вывести свои собственные тела из-под этого контроля.
