Пугающая, но необходимая картина
Это не первый текст мой статьи в Frankfurter Allgemeine Zeitung, который публикуется в The Moscow Times. Разумеется, не перевод, а авторизованный, то бишь слегка переделанный оригинал.
С каждым разом эта переделка дается мне все труднее. Нужно ли выбрасывать то, что слишком очевидно тем, кто читает на русском? А эти фирменные для западных газет пояснения «русский поэт девятнадцатого века» Пушкин, «главный политический оппонент Путина» Навальный? Тут, вроде бы, в общем то ясно — надо убирать, хотя… как говорил, «древнегреческий философ» Аристотель: известное известно немногим. Так что, может, и не убирать?
Впрочем, конкретно с этим текстом я столкнулась с другими не практическими, а скорее, этическим сложностями. После того как его опубликовали в немецкой газете, мне стали задавать такие вопросы: зачем, ты, Аня, публикуешь такое на иностранном языке? Эта твоя статья показывает немцам Россию как эдакий цирк зла. Одно дело, говорят мне, написать такое в каком-нибудь российском иноагентском СМИ, а другое — утверждать иностранцев в и без того имеющемся у них убеждении, что вся Россия — гомогенная «территория зла».
Но я, скажу честно, не вижу здесь такой зияющей разницы в оптике. Правдивая (а я, пользуясь работой героических в прямом смысле этого слова правозащитников, надеюсь, предлагаю именно такую) картина действительно пугающего происходящего необходима не только сама по себе, но и потому, что она подсвечивает контекст, в котором приходится жить тем, кто не согласен. Делает их позицию, даже если это просто позиция неучастия, ярче.
Кстати, судя по редакционной почте, немецкие читатели это в основном понимают.
Ну, а в тех, кто, как и я, живет с «головой, повернутой в Россию», я и не сомневаюсь.
«Не подходите к мужу резко, со спины. Лучше сначала заговорить тихим голосом, а потом приближаться и дотрагиваться».
Это один из пунктов методички, составленной для жен военнослужащих, вернувшихся со «специальной военной операции».
Нормализация зла
Инструкция была составлена после того, как в «женские» организации и психологические службы разных российских городов обратились множество женщин, рассказавших, что после того как мужья приехали из зоны боевых действий, «находиться дома стало страшно» (цитирую анонимное послание на сайт семейного психолога), и просто жаловавшихся на жестокое обращение вернувшихся. (Обращаться с такими жалобами в полицию не имеет смысла — домашнее насилие в России декриминализировано.)
Создатели этой памятки хотели хорошего — хоть как-то помочь женщинам, оказавшимся в зоне риска. Но преследуя благую цель, в целом этот документ работает на основной тренд сегодняшней российской жизни — нормализацию жестокости и насилия, его приятия как естественного контекста жизни. Естественного и даже необходимого.
Необходимость в насилии была предъявлена российскому населению в марте этого года — после теракта в торговом центре «Крокус Сити Холл».
Четверо подозреваемых в организации нападения были схвачены сотрудниками ФСБ и на следующий день доставлены в суд с очевидными следами пыток: у одного из них было отрезано ухо, у другого выбит глаз. Сюжет о заседании суда показали все главные каналы российского телевидения. Вопрос, почему подозреваемые находятся в таком ужасающем состоянии, не был задан ни юристами, ни журналистами официальных медиа. Правда, его задал пресс-секретарю Путина Пескову репортер из CNN. Песков надменно сказал, что этот вопрос он оставит без ответа.
Вскоре после начала судебного процесса провластные сайты и интернет-каналы начали размещать оперативные съемки допросов подозреваемых. Подробно показаны разнообразные пытки, в том числе там видно, как сотрудник силовых органов отрезает подозреваемому ухо и заставляет его съесть. Комментаторами все это подавалось как прославление усердия сотрудников ФСБ, которые так усиленно работают, чтоб расколоть преступников.
Откровенная и широкая демонстрация истязаний подозреваемых в нападении на «Крокус Сити Холл» окончательно утвердила статус пыток в России как чего-то не однозначно запретного — они оказались признаны как метод, да, жесткий, но возможный в ситуациях, когда такая вот Родина требует защиты.
До этого пытки в России находились все-таки в зоне умолчания. А случаи, прорывавшиеся на свет, пытались как-то нейтрализировать — давая уличенным силовикам хоть какие-то сроки (часто условные).
Эволюция жестокости
Особое место в этом пыточном ландшафте занимала Чеченская Республика, заслужившая звание экспериментального полигона путинского режима. То есть места, где опробываются методы, позже применяемые по всей стране. В Чечне применение насилия стало частью моды, а избиения — поощряемым и даже гламурным занятием. Руководитель Чечни Рамзан Кадыров часто показывает «справедливые наказания» (то есть страшные избиения неугодных) в своем инстаграме. Год назад, желая медийно «подсветить» своего сына Адама, Кадыров вывесил ролик, где тот, явившись в камеру предварительного заключения, избивает ногами несопротивляющегося подростка, обвиненного в сожжении Корана. Никаких расследований этого случая произведено не было, наоборот: пятнадцатилетний Адам Кадыров получил звание Героя Чечни.
Сотрудники кризис-центра SOS North Caucasus, занимающиеся помощью ЛГБТК+ на Северном Кавказе и в первую очередь в Чечне (им удалось вывезти оттуда почти четыреста человек) рассказывают, что физическое насилие в регионе стало ежедневной практикой, естественным методом достижения цели (например, перевоспитания «неправильного» члена семьи). У этого имеется, кроме прочего, страшный символический эффект — вещи в этом контексте получают как бы двойное «значение»: привычные домашние, даже уютные объекты воспринимаются как (в том числе) источник страдания. Подушка, пластиковый пакет, шланг для поливки газона, скалка — просто присутствие этих вещей, по рассказам вывезенных, вызывает опасение. И ненапрасное.
Недавно «Команда против пыток» правозащитная организация, объявленная в России иностранным агентом, но все еще умудряющаяся там работать, опубликовала книгу «Анатомия распада. Как и почему права человека перестали быть ценностью в современной России».
Одна из глав называется «Эволюция жестокости» и посвящена пыткам и отношению к ним в российском обществе. Работать с этой темой очень трудно, пишут правозащитники. В первую очередь потому, что о пытках почти невозможно собрать информацию. Дело не только в страхе перед властями. Люди не любят признаваться, что к ним применяли насилие, часто считают это позором, а виноватыми не мучителей, а себя самих: никто не хочет быть «терпилой».
Кроме того, планка понимания, что такое собственно пытки в России, сильно занижена. Обычно ими считают конкретно физические действия — даже прошедшие сквозь полицейские задержания люди, которых часами не водят в туалет, держат прикованными к скамейке и оставляют без воды, не считают, что к ним применяли пытки. То есть работа исследователя затруднена тем, что насилие в России во многом неотрефлексировано теми, на кого оно направлено. Про некоторое количество россиян можно сказать, что они пережили пытки, сами того не зная, и, соответственно, считают, что «ничего особенного с ними не произошло».
Такое незамеченное и принятое без ужаса и протеста «обычное» насилие становится почвой, на которой без особого отторжения принимаются и вполне экстраординарные его вспышки — такие, как и широко разрекламированные пытки подозреваемых в теракте в «Крокус Сити Холле».
Сериальное насилие
Опасность таких «показательных» пыточных кейсов, пишут исследователи, состоит в том, что каждое «успешное» (заканчивающееся, например, признаниями подозреваемых) применение пыток становится «заразным», работающим на то, что общественное сознание фиксирует их как нечто допустимое.
Речь идет не только о событийных, реальных информационных поводах. Специфика сегодняшней российской ситуации заключается в том, что новостной контент, обороты речи должностных лиц и провластных интеллектуалов и поп-культура здесь смыкаются, влияя на коллективное представление о жестокости как норме.
Вообще-то разговоры о том, что массовая культура может влиять на представления людей о реальной жизни, обычно вызывают насмешки профессиональных медиааналитиков. И действительно, нельзя сказать, что, например, российские «полицейские» телесериалы как-то особенно отличаются жестокостью от американских и даже европейских. Разница здесь, скорее, контекстуальная и интонационная. Очень часто совпадая с реальными событиями почти до неразличимости, российская массовая кинопродукция подает жестокость как нечто смешное и даже симпатичное.
Один из нашумевших примеров такой подачи — ситком 2021 года «Исправление и наказание». В нем одна из самых популярных в России актрис Анна Михалкова играет тюремную надзирательницу, небезразлично относящуюся к своей работе. Она вроде бы добра к арестованным и не упускает случая посмеяться вместе с ними. И вот в одном из эпизодов она в шутку советует заключенным в воспитательных целях изнасиловать своего наглого сокамерника.
Почти одновременно с выходом сериала правозащитная организация Gulagu.net выложила в интернет попавшие к ним записи с камер наблюдения в одной из российских тюремных больниц, зафиксировавших то, как надзиратели вместе с тюремными «авторитетами» избивают и насилуют заключенных.
В титрах сериала «Исправление и наказание» Федеральная служба исполнения наказаний указана как консультант проекта. В связи с этим высказывались предположения, что шутка об изнасилованиях появилась там не случайно. Власти понимают, что полностью заглушить информацию о происходящем в российской тюремной системе не выйдет — так может лучше свести это все к шутке, к чему-то легкому и по большому счету не важному. Хотя скорее всего, этот эпизод появился стихийно, просто от широты души создателей. И он точно соответствует духу времени и места, где оказывается в порядке вещей.
«Звонок Путину»
Взаимоопыление российской общественной жесткости и медиа — один из предметов изучения книги Антона Долина «Плохие русские». Это летопись постсоветского кино выстроенная так, чтобы попытаться ответить на вопрос кто кого воспитал: российская власть российский кинематограф или наоборот? В итоге четким ответом становится его отсутствие — автор приходит к выводу, что власть и массовая культура взаимно обогащали и влияли друг на друга.
Начинает Долин со ставшего уже хрестоматийным для этой темы примера кинодилогии Алексея Балабанова «Брат» и «Брат 2» и рекламной кампании «Путин — наш президент. Данила — наш брат».
Среди многого, что роднило настоящего Путина и выдуманного Данилу, была и манера речи. Причем и тут было непонятно, кто за кем повторяет: Данила за Путиным, или Путин за неким Данилиным прототипом.
В 1999 году Владимир Путин, тогда еще не президент, а премьер-министр, произнес знаменитую фразу, что террористов (имелись ввиду чеченские боевики) надо «мочить в сортире». Это было одно из первых, если не первое проникновение бандитских выражений в язык власти, и оно вызвало огромный (и в основном положительный) общественный отклик. На фоне ослабления порядка и властных структур в девяностые именно язык бандитов представлялся языком силы, знаком «дворовой этики», которая работает там, где слабое государство отступает.
Впоследствии Путин множество раз прибегал к бандитскому языку в публичной речи, обычно тогда, когда хотел показать, что будет беспощаден к врагам России — как внешним, так и внутренним. Его приверженность идее, что есть ситуации, когда кровавые бандитские методы одобряемы, была так очевидна, что получила в народе имя президента. Пытку током, производящуюся при помощи военного телефона, электрические провода которого присоединяют к нежным частям человеческого тела, называют «звонок Путину». Причем так называют ее силовики, то есть те, кто эту пытку использует. В частности, «звонок Путину» применялся при допросе подозреваемым в нападении на «Крокус Сити Холл».
«Чем чаще мы сталкиваемся с сообщениями о пытках, произволе, силовом бесчинстве, тем толерантней мы к ним становимся» пишут авторы исследования «Анатомия распада».
В условиях, когда реальные сообщения о пытках вызывают ту же реакцию, что и вымышленные, кинематографические (а именно — равнодушную или одобрительную), приходится констатировать, что что все это: общественное мнение, политические высказывания и культурный фон — работают на толерантность.
Толерантность к насилию, которого в частном порядке, да, лучше избегать (в той самой методичке для жен военных женщинам настоятельно рекомендуется «не критиковать мужа и всеми силами пытаться не вызывать его раздражения»), но с постоянным присутствием которого в жизни следует мириться.
Или даже приветствовать.
